Профессор Христо Тахчиди: прозрение в будущее...

ОПУБЛИКОВАНО В ЖУРНАЛЕ «НАУКА И ЖИЗНЬ»  №9 2010 автор Владимир ГУБАРЕВ

(полную версию интервью читайте в журнале)

Когда я произношу ваше имя и отчество, у меня сразу же рождаются необычные ощущения. Я люблю Грецию, бывал там много раз, и обязательно находились люди, которые просили меня не отождествлять современных греков и ту самую Древнюю Грецию, откуда пошла наша цивилизация. Мне говорили: то были эллины, а мы греки… Христо Периклович, а вы грек или эллин?

— Понимаю, что вы имеете в виду. Я скорее «оттуда», из древности. По крайней мере, так себя я ощущаю. На самом деле мои предки — выходцы из Византийской империи. Было несколько крупных царств,и одно из — Трапезундское царство, которое находилось на севере современной Турции. Оба моих деда из тех областей, а мать и отец уже родились на Кавказе. Это было сложное время, происходило вытеснение православных из тех анклавов, где они традиционно проживали. А уже потом, в 1949 году, отца и мать отправили в Среднюю Азию «осваивать целину», как иногда у нас говорят. Просто-напросто их сослали.Попали мы в Голодностепский район. Это 90 километров от Ташкента на север. По сути дела, самый юг Казахстана.

Название соответствовало реальности?

— Народ выживал только за счёт взаимной поддержки и взаимной помощи, потому что иначе просто невозможно. Помощь друг другу — это была философия жизни. Случались какие-то события значимые, и в них в той или иной форме участвовал весь посёлок. К примеру, ту же свадьбу нельзя было провести в «узком кругу», только в своей семье. Собиралось полпосёлка: кто-то нёс стулья, кто-то ложки, кто-то большую кастрюлю, ну и продукты, конечно… Одна семья не могла вытянуть этот праздник, только все вместе, дружно… Я помню прекрасно, как строились дома. Жили в таких землянках-мазанках, а потом появились первые дома. Это была общая стройка, причём на неё никто никого не звал — приходили сами. Те, кто был свободен в данный момент, приходили и работали. Отец возвращался с работы, наскоро перекусывал и шёл к соседу помогать строить дом. И не было дня, чтобы на стройке не оказывалось сторонних помощников. Этот дух человеческих ценностей витал везде, и моё детство пропитано им. У нас понятий подлости, интриг и тому подобных попросту не было, в таких условиях они не выживали. Люди, подверженные этим порокам, исчезали, растворялись, попросту говоря, погибали… Впрочем, удивительная метаморфоза произошла позже, когда благосостояние начало расти.

И как это проявлялось?

— Такой штрих. У нас был гигантский квартал — в центре широкая улица, к ней примыкает несколько других, поменьше. Мы, дети, могли пройти весь квартал по дворам, потому что между участками в торцах обязательно были открытые калитки. Мы ордой носились по дворам, и в каждом нас привечали, когда наступало время обеда, подкармливали. Если кто-то из нас, к примеру, поранился, то в каждом доме, где были на этот момент взрослые, тебе помогали: перебинтовывали, обрабатывали ранку йодом… Это было неписаным правилом… В такой среде на самом деле и происходило воспитание человека… Почему я об этом так подробно говорю? С возрастом начинаешь копаться в себе, искать, откуда в тебе то или иное качество или та или иная особенность характера…

…и возвращаешься в детство?

— Конечно. Понимаешь, что там твои корни… Я не помню, чтобы отец сажал меня напротив и объяснял, «что такое хорошо и что такое плохо». Но я прекрасно помню, как к отцу приходили за советами — по своей натуре он был человеком сильным и волевым. Он в шесть лет остался без отца и матери, со старшим братом беспризорничал, потом вышел в подмастерья, в общем, выжил — прошёл всю академию жизни с нуля. Природа не обделила его умом, поэтому народ шёл к нему посоветоваться. Не было дня, чтобы кто-то не приходил к нам и не делился своими проблемами с отцом. Я сидел где-то в углу, слушал их разговоры. Сейчас ловлю себя на мысли, что, принимая какое-то решение, я невольно возвращаюсь к тем вечерним беседам отца. Люди ведь не меняются, изменяется только форма — бантики появляются, упаковка становится ярче, но суть-то прежняя…

Это ностальгия по детству или нечто иное?

— Скорее, жизненный опыт. На моих глазах всё, о чём рассказывал, начало меняться, и те ценности, которые так важны, постепенно исчезали.

Сколько вы там жили?

— 18 лет… Официально я был три с половиной года репрессированным… В 1956 году сняли ограничения. Люди стали жить позажиточней. Тихонечко закрылись калитки, появились сплошные дощатые заборы, и постепенно бывшее единство стало разъедаться. У людей начали проявляться особенности, которые раньше были задавлены. Благосостояние росло, проявлялся и нарастал индивидуализм…

Теперь мне понятно, почему вы были и остаётесь государственником, не приемлете в медицине приватизацию, ратуете за её бесплатность. Но об этом чуть позже… А пока расскажите, как из Византии до Москвы добрались?

— Нас называют «понтийские греки». Жили компактно под Сочи. Это отец. А мама и ее род — Батуми. То есть жили на берегу Чёрного моря… Но я родился в Средней Азии, куда сослали родителей. По характеру больше тяготел к точным наукам. Участвовал в разных олимпиадах, побеждал по математике и физике. В общем, готовился поступать в технический ВУЗ. Однако у меня заболел отец. Я учился в 8-м классе. Приехал младший брат матери из Батуми, он был доктором. Единственным в нашем роду. Рассказчиком он был великолепным, увлекал своими историями любого. Отец никогда не болел, больничных листов никогда в жизни не брал. А тут разом слёг, и спасти его не удалось. Оказалось, что у него опухоль мозга, вот он сразу и погиб. Конечно, это поразило меня. Я решил стать врачом…

Вы сразу стали глазником?

— Конечно. Ведь по складу я математик…

А какая связь между глазами и математикой?

— Прямой связи нет. Рационализм и только. На третьем курсе я начал заниматься в кружке глазных болезней, стал старостой. На пятом курсе у меня уже появились публикации, а на шестом, по сути, уже был специалистом. Все происходило в Свердловске. Начал в больнице скорой медицинской помощи в глазном отделении, потом по конкурсу прошёл ассистентом на кафедру… Обычный путь: доцент, кандидатская диссертация, готовая докторская в портфеле, и тут предложение Фёдорова…

А как появился в вашей жизни Святослав Николаевич?

— Два эпизода. Где-то в 1980 году он появился на заводе точной механики. Это было закрытое предприятие, которых на Урале очень много. Для Фёдорова там делали комплекс инструментов. Он пришёл в нашу клинику. Я его сопровождал. Меня поразило, что он облазил буквально всё. Этого гости из Москвы никогда не делали. А ему всё было интересно.

Он уже был известен на Урале?

— Конечно. Он уже был директором института, авторитетным специалистом и человеком. Хотя известность у него была скандальная — офтальмологи считали его «выскочкой» и даже «членовредителем», то есть экспериментатором на людях, что в медицине всегда осуждается. Но среди общественности он был очень популярен. В 1980 году уже построили институт «Микрохирургия глаза». Он попросил показать операционную. А у нас там было новшество: мы сделали стол таким, чтобы можно было оперировать сидя.

Оперировали раньше стоя?

— Да. Но под микроскопом оперировать трудно: руки и ноги уставали от постоянного напряжения. Мы начали оперировать сидя. Кстати, в нашей области одним из первых хирургов, кто «сел», был Святослав Николаевич. Я кое-что поизобретал, и стол операционный получился неплохой. Фёдоров сразу же это оценил. Он и под стол полез, и гайки начал крутить, и подголовник изучал… Я удивился его энергии, тем более что понимал — с протезом это нелегко. У Святослава Николаевича ведь ноги не было, и ему намного было труднее, чем нам… Стало понятно, что нашим делом человек «заряжен», показухи не любит. Это сразу понравилось… Таким он и за помнился мне при первой встрече. А вторая случилась через пару лет. Был съезд в Самаре. Я еду впервые на столь представительную встречу специалистов. Волнуюсь. Всё-таки воочию увижу великих… Выходит на трибуну Фёдоров, делает доклад. Сходит с трибуны, и тут всё началось! Поднимается один, потом другой, третий — с разных кафедр и из разных институтов Москвы. Каждый ругает Святослава Николаевича, и в выражениях не стесняется. От всего этого я обалдеваю: доклад Фёдорова логичный, верный, много интересных предложений, почему же так ругаются?! После этого я решил: надо обязательно съездить к Фёдорову и посмотреть всё самому. И в 1982 году я впервые приехал сюда, пробыл две недели. Меня удивило, что здесь всё открыто. В других институтах этого профиля в операционную не попадёшь, надо долго договариваться. А здесь — пожалуйста: смотри, учись… Оперирует Фёдоров, оперирует Захаров, другие специалисты… Всё делают открыто, не скрываясь… Понял я, что здесь рождается будущее, что я нахожусь на рубеже того, как микрохирургия вторгается в офтальмологию. Появился операционный микроскоп — и наша область становится совершенно иной. Микроскоп позволил увеличить изображение до сорока крат, и это дало возможность войти в микромир живого глаза.

Вы стали зрячими?

— Да, раньше мы работали под контролем собственного невооружённого глаза. Теперь всё в корне изменилось. И, конечно, сами хирурги пришли в ужас от того, какими грубыми первобытными инструментами они работали в этом мире тонких изящных структур. Однако старый офтальмологический мир сути этой революции не понимал. Говорили, что «пришла модная игрушка и через год-два она исчезнет». Первый, кто понял, что происходит технологическая революция и наступает новая эпоха в офтальмологии, был Фёдоров.

Он и создал её?

— Если говорить о вкладе Святослава Николаевича, то он разработал стержень новой офтальмологии, на который нанизывалось уже всё остальное. Он стал первым в мире технологом микрохирургических операций. На этом принципе он и создавал свою школу, не оставляя времени на всевозможные дискуссии. Он твёрдо стоял на главном: принимаем новые методы и идём дальше — создаём технологии под операционный микроскоп. Первые в мире технологии, рождающиеся и доводимые до конца, разрабатывались в «Школе Фёдорова».

Всё-таки: что такое технологический цикл?

— Это появление идеи, её экспериментальная обкатка, её клинические исследования. Если ты первопроходец, то должен обеспечить технологию инструментом, расходными материалами и так далее. Мы вынуждены были найти предприятия, заинтересовать их, чтобы они работали на этот «технологический прорыв».

Кстати, а как Фёдоров попал в Америку? Почему его туда выпустили?

— Это интересная история. Один из заместителей Андропова или даже его родственник — точно не знаю — попадает в клинику. Фёдоров делает ему операцию. Возникают доверительные отношения. И тогда тот предлагает Фёдорову организовать встречу с шефом. Во время беседы Юрий Владимирович вдруг говорит: «Профессор, вы ничего здесь не добьётесь. Вам надо ехать на Запад, там свои технологии проповедовать. Потом оттуда они вернутся в Россию». Странно это было слышать от главы КГБ, но что было, то было. И Фёдоров отправился в Америку. Началась его эпопея, которая и привела к успеху. Всё так и случилось, как сказал Андропов. Технологии Фёдорова начали двигаться сюда… Правда, отставание составляет лет десять.

А ваша судьба?

— На периферии занимаешься тем, что есть. На Урале был один из крупнейших вирусных институтов. Он полузакрытый, полувоенный. Находился в лесу. Однажды приезжают двое ребят оттуда. Говорят, что им поручено разработать вакцину. Один из главных объектов поражения — глаз, и они хотели бы провести ряд экспериментов. Им нужен был офтальмолог. Я поехал к ним, посмотрел. Громадный научно-исследовательский институт, прекрасная экспериментальная база. Начал работать с ребятами. Сложились прекрасные человеческие отношения. Там и родилась диссертация. Защита её — это ещё одна увлекательная история, но всё удалось преодолеть. Во многом благодаря тому, что я работал на периферии и не ведал о тонкостях московских интриг. Незнание помогло быстро преодолеть все препоны. Многие люди мне помогали, и о каждом из них я вспоминаю всегда с теплотой…

Что касается научной стороны вопроса, тут всё ясно — в основе лежат технологии, созданные С. Н. Фёдоровым. Но есть ещё экономическая сторона, наконец, политическая. На чём вы стоите, каков фундамент?

— Фёдоров, безусловно, гениальный человек. Прежде всего, он гениальный офтальмолог. Он обеспечил прорыв микрохирургии в этой области медицины. Это его заслуга, и на его идеях держится его «школа». Как человека незаурядного — его интересовала масса других вещей. Как человека российского — его интересовала политика и экономика. И он окунулся во все эти проблемы. Доминанта его: человек должен зависеть от своего труда. Материальные блага он должен иметь от эффективности своей работы. Он это повторял неоднократно. Причём не только говорил, но и делал. Тогда появился бригадный метод работы, и у нас он до сегодняшнего дня действует. Рождается система оценки труда врача и каждого работника. Сначала это было довольно примитивно: так называемая шкала должностей. За единицу бралась санитарка, а у директора была цифра «15». Все находились как бы в «этажерке», и каждый месяц всё распределялось по доходам. В основе была «единица». К при меру, она стоит на сегодняшний день шесть тысяч. Если у вас коэффициент «пять», то вы получаете тридцать тысяч. И так далее. Эта система постепенно развивалась. Но наступили 1990-е годы, и тут произошли те события, которые произошли: шеф ушёл в политику. И для нашей организации началась стагнация. Много было разных событий, потребовались невероятные усилия, чтобы избежать катастрофы.

Чем вы отличаетесь от других медицинских центров? Я имею в виду не «объект лечения», а систему оказания медицинских услуг населению?

— Суть нашего феномена заключается в том, что осуществлена технологическая революция в офтальмологии, и мы являемся пионерами. Прорыв был организован МНТК «Микрохирургия глаза», и в этом проекте участвовало 12 центров. Мы энергетически заряжены этим прорывом в новое, и это одна из серьёзных составляющих нашей жизни. Если нет людей, объединённых одной идеей и прошедших определённый путь, то ничего не получится. Нужна команда, и Фёдоров её создал. В основе лежит высокая производительность. По эффективности мы раз в семь—десять превалировали над остальными. И это помогло выжить в тяжкие 1990-е годы.

МНТК «Микрохирургия глаза» — государственное учреждение. Каковы ваши взаимоотношения с государством? Есть ли особенности? В чём они?

— Изначально по постановлению правительства нам дали хозрасчёт. Это подразумевало, что те услуги, которые мы оказывали, были оценены. Операция имела стоимость. Тогда — 214 рублей. Второе — мы имели право самостоятельно определять штаты. Третий момент заключался в том, что нам разрешили напрямую работать с Западом. И четвёртое: нам разрешили от всего дохода 32 процента брать на заработную плату. Это четыре кита, на которых стоял МНТК.

Но это ведь было советское время…

— Верно. Но на этом начала строиться экономическая основа МНТК. Наши взаимоотношения с государством выстраивались по принципу договора. Он заключался с Министерством здравоохранения. По заданию министерства мы выполняем заказ. Тогда, в 1986-м и позже, это составляло 90—95 процентов всего объёма работ.

А сейчас?

— Не более 20-ти… Мы выполняли госзаказ. На это уходило приблизительно две недели из месяца. Мы начинали искать новые договора, другие источники финансирования. Что греха таить, мы хорошо зарабатывали на западных пациентах, которые приезжали к нам. Мы умели считать, умели торговать с Западом, изучили там бизнес. На первых двух-трёх контрактах «обожглись», а потом уже к нам начали с уважением относиться, потому что мы знали подноготную всех, с кем имели дело. Мы поняли, чем нас меньше, тем больше заработаем, а потому сразу избавились от тунеядцев. Вдвое сократили штат. В сущности, ещё в советское время мы были подготовлены к тому, что называется рыночной экономикой.

Я знаю, что вокруг МНТК кипят страсти. Но, честно говоря, не хочется участвовать в склоках, потому что они не помогают нашей медицине и тем больным, что сейчас бродят по территории клиники. Я понимаю, что вам отстраниться не удаётся…

—… только во время операций, которые я провожу! В эти минуты и часы всё уходит в сторону и забывается. Но потом всё-таки приходится возвращаться в этот кабинет и отрешиться от всего уже не можешь…

И напоследок: сколько надо оперировать в неделю, чтобы оставаться в хорошей форме?

— Два дня. Не меньше. Этого принципа стараюсь придерживаться всегда, при любых условиях. Всё-таки в первую очередь я хирург, а уж потом всё остальное…

© ShortScience Production 2010,  © «Наука и Жизнь» 2010